Злым ветром. Роман - Страница 81

- Кто же это такой? - спокойно интересуется Бурлаков.

- Некий Зурих Михаил Александрович.

- Зурих… Зурих… - бормочет Бурлаков, затягиваясь сигаретой и задумчиво глядя куда-то в пространство.

Ответить сразу ему мешает мой неприятный, хотя и не совсем ясный намек на то, что Зурих его помнит. Бурлаков, наверное, пытается его сейчас оценить.

Наконец он выдавливает:

- Что-то, признаться, не помню такого.

- Недавно снова приезжал в Москву, - подсказываю я. - Правда, фамилия у него на этот раз была Николов.

- Гляди, - усмехается Бурлаков. - Ну артист…

- Тоже не припоминаете?

- Николова? Откуда же?

- Тогда сначала напомню вам фамилию Зурих, - говорю я. - И пожалуй, не теми фактами, которые он может сообщить, а теми, что вы сами сообщили. Так вам, пожалуй, будет легче вспомнить.

Я улавливаю настороженность в глазах Бурлакова, даже некоторую опаску. И относится это, конечно, к моему намеку на факты, которые может сообщить Зурих. Из чего следует, видимо, сделать вывод, что Бурлаков скорей всего не знает, где сейчас находится Зурих, возможно, он и у нас уже. И во-вторых, Бурлаков, очевидно, не уверен, что Зурих будет молчать, попав к нам.

То, что Бурлакова одолевают все эти сомнения, и хорошо и плохо. Все зависит от того, решит ли он, что Зурих у нас или нет. Если решит, то будет, конечно, защищаться и что-то о Зурихе скажет. Если же нет, то побоится помочь нам напасть на его след и ничего не скажет.

Как мне хочется в этот момент взять его «на пушку» и сообщить, что Зурих у нас. Но делать это ни в коем случае нельзя. И не только потому, что если я ошибаюсь и Бурлаков знает, где на самом деле сейчас Зурих, то разговор будет безнадежно сорван и я вообще ничего не узнаю. Главное в другом, в том, что обманывать Бурлакова я не имею права, это бесчестный прием, и он до добра не доводит. Но вот посеять в душе Бурлакова неуверенность и тревогу, вызвать всяческие опасения и тем толкнуть на какой-то необдуманный, неосторожный шаг, заставить проговориться, на это я имею право, и это надо постараться сделать. Словом, обхитрить я его могу, но обмануть нет.

- Ну, ну, интересно даже, - говорит Бурлаков. - Чего такое я сообщил об этом Зурихе. Может, я его и вспомню. Народу-то тьму-тьмущую на своем веку встречал. Интересно даже…

Но я чувствую, что ему совсем не интересно, ему все это в высшей степени неприятно и боязно тоже!

- Для этого придется напомнить вам, Светозар Еремеевич, одно дело.

И я пересказываю ему то самое судебное дело. При этом даю понять, что верю и в полную непричастность к нему самого Бурлакова, и в абсолютную правдивость его показаний как свидетеля. Особо останавливаюсь я на эпизоде, где Бурлаков упомянул Зуриха.

Все это его, естественно, вполне устраивает и даже вызывает симпатию ко мне. Но, с другой стороны, это как бы обязывает его пойти мне навстречу, не разрушить мое впечатление о его роли в том деле, и ему волей-неволей приходится вспомнить упомянутый мною эпизод.

- Зурих, Зурих… Да, да… был такой, - с видимым, даже подчеркнутым усилием вспоминает Бурлаков.

- Что он собой представляет? - спрашиваю я. - Поделитесь впечатлением, Светозар Еремеевич, - и со значением добавляю: - Очень мы на вас рассчитываем.

- Ну особо-то не рассчитывайте, - размягченно гудит Бурлаков. - Память-то, знаете, стала того…

- Ничего. Я вам помогу.

И тут же замечаю, что Бурлакову не очень нравятся мои последние слова. Что ж, не все же его гладить по шерстке. Пусть не думает, что я каждое его слово на веру приму.

- Ну что я о нем помню… - собирается с мыслями Бурлаков и, видимо, лихорадочно соображает, что же такое сообщить о Зурихе, чтобы и впросак не попасть, и лишнего чего-нибудь не брякнуть.

Я его не тороплю, пусть подумает.

- Значит, приехал он вроде бы из Одессы… - начинает Бурлаков. - Да, да, из Одессы. Командировка у него еще была, помню. Что-то там по обмену опытом, если не ошибаюсь. А у нас в это время голова о другом болела Махинации всякие обнаружились, дефицитный материал на сторону плыл. Вот и те тридцать тонн керамзита, - в голосе Бурлакова слышится металл благородного негодования, он входит в обличительный раж и даже, как видите, кое-что преувеличивает. - Ну жуликов-то мы, конечно, за шиворот. И под суд, чтобы неповадно было А этот самый Зурих… Думается мне теперь, и он к этим делам руку приложил. Но тогда впечатление производил самое благоприятное. Беседы такие умные вел, что ой-ой-ой.

- И дома у вас бывал, - не то спрашиваю, не то подсказываю я.

- Разве гниль-то сразу увидишь? - продолжает с негодованием Бурлаков. - Пуд соли с таким подлецом сперва съесть надо. Тем более… - Но тут он спохватывается и поспешно добавляет: - По чести говоря, помнится, однажды был он у меня дома, напросился.

- А в Одессе у него семья? - спрашиваю я, делая вид, что не замечаю его оговорки.

- Какая там семья, - расплывается в улыбке Бурлаков. - Так, знаете… одна любовь. С ней и в Москву прикатил. Ох и девка… Для супруги, я скажу, слишком хороша.

Толстая физиономия его приобретает мечтательное выражение, и он сладко чмокает губами.

- Звали-то ее как? - с неслужебной, а чисто мужской заинтересованностью спрашиваю я, подыгрывая Бурлакову.

- Галина Остаповна… - все так же мечтательно отвечает он.

Вот это открытие! Ради одного его стоило навестить Бурлакова.

- Ну а может быть, и жена? Красота, это, знаете, еще ничего не означает, - все тем же тоном продолжаю я обсуждать эту животрепещущую тему.

- Что вы! Какая там жена… - отмахивался Бурлаков, весь еще во власти приятных воспоминаний. - Жене разве такие подарки делают, какие он делал?